Антон Палыч не мог дочитать до конца ни одной толстой книги. Особенно с картинками. Он останавливался на каком-то не самом даже интересном месте, всматривался в гравюру, забывал, казалось бы, о рассказе, надолго уставившись в одну точку, но потом встряхивался и продолжал чтение.
Вот и сейчас, листая альбом с гравюрами, снятыми со знаменитейших полотен итальянцев, фламандцев и немцев, он с некоторой завистью всматривался в черты блаженного Иеронима. Переводчик Библии, сумевший излечить и приручить льва, который пришел к нему в пещеру вовсе не для того, чтобы уверовать в истину Христа, блаженный Иероним изображен отрешенным и добрым стариком, перед которым лев лежит у старых мастеров, как просто крупный, ну, хорошо, очень крупный кот.
Кот уже проникся любовью или, по крайней мере, уважением к книге Священного писания. И вот он лежит возле великого переводчика Библии, прямо как маленький сфинкс.
Тем временем альбом отложен в сторону. Антон Палыч берет урок повествовательной техники у другого надежного источника. «И пошел Самсон с отцом своим и с матерью своею в Фимнафу, и когда подходили к виноградникам Фимнафским, вот, молодой лев, рыкая, идёт навстречу ему, — читает Антон Палыч. — И сошёл на него Дух Господень, и он растерзал льва, как козленка; а в руке у него ничего не было. И не сказал отцу своему и матери своей, что он сделал».
И здесь иллюстрации Гюстава Доре отвлекли Антона Палыча. Он заложил закладку на «Книге Судей» и прикрыл глаза рукой. Но рука сама начала шарить по воображаемой полке, и вот уже в тени Самсон, и Геракл шагает по Пелопоннесу. Босой, мощный, в жалкой накидке из козьей шкуры. Он идет от Дельфийского оракула. Кровавый злодей, убивший собственных детей, Геракл только что спросил у оракула, как же смыть с себя это страшное преступление. И оракул ответил — излови и убей Немейского льва, наводящего ужас на окрестных жителей, включая прелестного Еврисфея.
Геракл решает, что нужно подготовиться: как-никак, а это было первое из только предстоявших ему двенадцати подвигов.
Как и Самсон, Геракл вышел на схватку со страшной кошкой вооруженным луком и стрелами, да еще дубиной-палицей. Но оказалось, что весь этот приклад совершенно бесполезен. Говорят, что лев — кошка. Но морда все-такиквадратная, как у собаки. Геракл должен был победить это порождение Ехидны голыми руками. И так он и сделал. Греческий скульптор Лисипп изобразил этот момент удушения Гераклом льва.
Антон Палыч снова отложил книгу и задумался. Какие все-таки ненатуральные и Самсон, и Геракл. И что значит грамотность! Дикие нравы, в которых выросли оба героя, заставляли людей подчиняться похоти и чужим страстям. Один лишится зрения из-за Далилы, другой сгорит по вине ревнивой Деяниры. А ведь подружись они со своими львами, кто бы к ним сунулся! То ли дело Иероним, он же преподобный Герасим наш, излечивший льва и даже приучивший доверчивое животное к общественно-полезному труду.
А как же у нас, в бедной России? Во-первых, у нас львов не знают вовсе, думал Антон Палыч. Кошки — редки, да и по мышиной части пристроены уже все.
Все-таки собака, думает Антон Палыч. У нас в такой истории вместо льва была бы собака. И притом не очень большая, даже, скорее, маленькая собачонка была бы. Геракла и Самсона в наших палестинах и представить себе невозможно. А вот Иеронима, то бишь Герасима, совсем легко можно представить себе. Писатель же у нас — лицо преследуемое и подневольное. Поэтому правильно было бы, если бы Герасим оказался литератором не состоявшимся, тайным или даже только в замысле, не могущим раскрыть свои идеи и чувства в силу непреодолимых обстоятельств. Какие это обстоятельства? Ну, во-первых, простая неграмотность и статус раба. А для надежности надо добавить какое-нибудь надежное увечье.
И лев, то есть, конечно, пес, должен был бы прийти к такому не за помощью, а, наоборот, объявиться как чудесный помощник в каком-то трудном деле.
Антон Палыч разминал пальцы. Никак у него не складывалось. Блаженный Иероним, он же преподобный Герасим, Самсон и Геракл — все эти укротители львов казались ему слишком театральными. Вот они стоят, как на подбор, в своих львиных шкурах. Мраморные и бронзовые, спокойные и напряженные. Особенно Геракл Лисиппа, душащий прямо-таки какого-то карликового льва, вызывал у Антона Палыча неприятные чувства. Разве это подвиг? Разве это богатырское дело?
Только, пожалуй, эротическая лысина старика Иеронима работы Караваджо, разговаривающая с чужим черепом, могла бы примирить Антона Палыча с сюжетом его будущего рассказа. Но мы не знаем, видал ли Антон Палыч этого вот специального Караваджо.
Впрочем, ненатуральным казался Антону Палычу Герасим, святой покровитель переводческого цеха. Мало ему было свершить подвиг огромного труда, так он еще и зверя невиданной силы приручил. Фальшь, а фальши Антон Палыч не терпел.
В настоящей-то жизни все совсем иначе. Большого зверя человек боится. Если и идет на охоту на волка, тигра или медведя, то готовится так, что зверю не позавидуешь. Тут тебе и своры собак, и конница целая, и ружья, палки, веревки, сети.
Прав был Шопенгауэр: «Люди — это черти земли, а животные — терзаемые ими души». И ведь философ еще не знал массового производства скотины на мясо.
Ладно, это мы оставим, думал Антон Палыч. В конце концов, как скот забивают, всякий понимает. Но есть ведь животные, особенно совсем близкие к человеку, которые и не для еды при нем обретаются.
Как же ухитряется человек их не понять и не защитить.
Покашливая, бродит Антон Палыч по комнате, ищет путь к новому рассказу. Все ему не нравится. Все это было, было, было. На вид всезнающий, всесильный, всепобеждающий, человек оказывается беспомощным в тот единственный момент, когда от него требуется эта самая человечность.
Антон Палыч останавливается и вдруг, со всей отчетливостью кошмарного и не желающего кончаться сновидения, понимает, что его рассказ уже давно написан. Что этот несносный барин, Иван Сергеевич Тургенев, уже сумел пригвоздить и Самсона, и Геркулеса, и противного Герасима. И как же он ловко подменил льва — собачкой. А Еврисфей, Далила и Деянира предстали у него страшной Барыней. А как ловко справился проклятый классик русской дворянской литературы с ключевым актом удушения льва! Ну, собачки, конечно. Закольцевал композицию: подобрал топленого щенка, да и взрослую собачонку в той же реке утопил.
Вот только имя ужасное — «Муму». Видно, чтоб не жалеть, не плакать навзрыд. Карикатура на корову. Трактир еще можно было бы так назвать, но собаку, тем более в прошлом — целого льва! Промахнулся Иван Сергеич.
Антон Палыч отер с небритых щек и усов щедро брызнувшие слезы, аккуратно прошел платком по стеклам пенсне и сел писать «Каштанку».
Источник: http://ru.rfi.fr/rossiya/20180624-samson-gerakl-ieronim
